Художники-«киммерийцы» — столь значительное явление феодосийской культуры, что нельзя не коснуться, хотя бы в общих чертах, жизненного и творческого пути каждого из них. Одновременно это будет экскурсией по экспозиционным залам и фондам Феодосийской картинной галереи им. Айвазовского, в которой трудами энтузиастов и патриотов города собрана за многие годы самая представительная коллекция работ «киммерийцев».
Иван Константинович Айвазовский. Его имя, можно сказать, составило целую эпоху в истории Феодосии. Следы этой эпохи чувствуются в самых различных сферах сегодняшней общественной жизни. И первый из них — его дом с выставочным залом, завещанный впоследствии Феодосии, родному городу. В первые годы Советской власти в галерее Айвазовского насчитывалось не более полусотни полотен. Сегодня здесь собрано их вчетверо больше, а если считать живопись и графику других художников-феодосийцев, то число экспонатов превысит две тысячи.
В городском парке можно видеть фонтан Айвазовского. Изящное сооружение с крышей, украшенной деревянным резным орнаментом, наподобие бахромы летящего «ковра-самолета», было построено по проекту мариниста. Фонтан увековечил доброе дело Айвазовского: в 1880 г. художник подарил родному городу Субашский источник — 50 000 ведер в сутки чистой воды.
Железнодорожная станция в черте города — Айвазовская — напомнит о том, что художник энергично ратовал за проведение железной дороги «вдоль берега моря», несмотря на то, что она пройдет мимо его дома, который в этом случае потеряет для хозяина «характер уютного угла».
Айвазовский был истинным «отцом города». Авторитет мариниста был непререкаем. Увидев, например, в ряду двухэтажных домов строящийся одноэтажный, Иван Константинович мог воскликнуть: «Что он мне улицу портит!» и обыватель послушно менял проект, достраивал недостающий этаж.
По инициативе художника была организована первая в городе публичная библиотека. Он построил здание Музея древностей на горе Митридат (в 1871 г.), взамен старого, размещавшегося в полуразрушенной мечети.
Почти вся жизнь Айвазовского отдана Феодосии. Он родился в этом городе в 1817 г. Талант мальчика был рано замечен; окончив Симферопольскую гимназию, шестнадцати лет Айвазовский поступает в Петербургскую Академию художеств, в пейзажный класс профессора М. Н. Воробьева. Блестящего ученика, досрочно завершившего учебу, совет академии посылает на два года в Крым, с последующей командировкой на шесть лет за границу. Рим, Венеция... Золотая медаль на выставке в Париже... В Петербурге — почет, назначение художником Главного морского штаба, звание академика.
И тут 27-летний академик принимает решение покинуть Петербург и навсегда поселиться в своем родном городе — провинциальной тогда Феодосии. Здесь-то и создал он большинство своих картин.
В конце девятнадцатого и в начале нашего века в сфере искусства складывается явление, названное Н. С. Барсамовым «киммерийской школой» пейзажа. Эта «школа» — художники, жившие в Феодосии: И. К. Айвазовский, К. Ф. Богаевский, поэт и художник М. А. Волошин и мастера не столь крупные — Л. Ф. Лагорио, А. И. Фесслер, М. П. Латри.
Подобного соцветия имен не найти в любом другом уголке Крыма. Творчество художников-«киммерийцев» какими-то гранями входит, конечно, и в историю мирового искусства. «Но почему школа? — может спросить читатель, увидев картины «киммерийцев». — Ведь наиболее видные представители «школы» так явно друг с другом не схожи».
В самом деле. Айвазовский, великий маринист, пишет море. Богаевский, напротив, почти всегда — землю. Землю восточного Крыма, выжженную Киммерию, ее фантастические скалы, холмы — то, в чем критики видели сходство с «лунным пейзажем». Море, попадая под кисть Богаевского, становится плотным и тяжелым, как полоска береговой гальки, его окаймляющей. Волошин любит гармоничный пейзаж, где было бы и то и другое: «Волны земли омываются волнами моря» — такое поэтическое название носит одна из его акварелей. (Конечно, у каждого из художников-«киммерийцев» в разные периоды их творчества находились любые другие сюжеты, и мы называем здесь то, что для них наиболее характерно.)
Различна и сама живопись. Айвазовский никогда не переделывает своих картин. Они выходят из-под его кисти, как Афина из головы Зевса, завершенными во всех деталях. Самая лучшая для него картина та, над которой он работает в данный момент. Он пишет маслом, тончайшею лессировкой, и картина смотрится, как современный цветной фотоснимок (конечно, с чисто внешней, «технической» ее стороны). У Богаевского — тоже масло, но его письмо — «корпусное», работает он мазками, экспериментируя, иногда по нескольку раз переписывая уже готовое полотно.
Тема многих его произведений — Феодосия в лунную ночь и на закате солнца. Проявил он себя и в батальной живописи. Будучи лично знаком с прославленными флотоводцами Лазаревым, Корниловым, Нахимовым, поплавав на военных кораблях, он со знанием дела пишет картины «Наваринский бой», «Чесменский бой», «Конец боя пароходов», «Начало боя парохода «Владимир» с турецким пароходом «Первас-Бах-ри», «Бой брига «Меркурий» с турецкими судами», «Осада Севастополя» и др.
В жанровом отношении творчество Айвазовского многообразно, но главным призванием его было, конечно, море. Здесь ему не было равных. Писал он быстро, импровизируя. «Мое воображение сильнее восприимчивости действительных впечатлений»,— сказал о себе создатель дышащих романтизмом и патетикой известных миру марин.
Над последней картиной «Взрыв турецкого корабля» Айвазовский работал уже в день своей смерти, 19 апреля 1900 г. У дома художника установлен памятник работы скульптора И. Я. Гинцбурга.
В сквере, в ограде бывшей армянской церкви св. Сергия, что у пересечения улиц Морской и Тимирязева,— могила художника. На ней — памятник в виде мраморного саркофага. На одной стороне надпись: «Профессор Иван Константинович Айвазовский, 1817—1900». На другой можно прочесть: «Рожденный смертным, оставил по себе бессмертную память».
Как известно, Айвазовский не создал своей маринистической школы. Дело было, наверное, в сложностях его личности. Тому, что умел он один,— его море,— научиться было нельзя, а то, чему он учил... В Феодосии было много любителей-художников, писавших море «по Айвазовскому». Некоторые из них учились в мастерской мариниста, которую он открыл в 1865 г. и над которой шефствовал со свойственной ему энергией. «Представляя первые труды моих учеников в Совет Академии,— писал Айвазовский,— я прошу покорнейше на первый раз снисхождения Совета, и поощрения, которыми Совет удостоит моих учеников, будут для меня истинным вознаграждением. Если Совет найдет программу первого (Фесслера) достойною звания художника, то я буду очень рад».
Айвазовский сыграл крупную роль в судьбах русской Феодосии. Блестящий романтик моря, виртуоз облаков и воздуха, — «кистью» Айвазовского было принято восхищаться не менее, чем «кистью» Брюллова, — он наполнил город, где мальчиком он разносил кофе, славой своего имени и придал ему тот характер итальянского «маэстризма» не очень высокого полета, в который сам был влюблен. Айвазовского не следует судить по произведениям второй половины его творчества, когда он фабрично повторял самого себя; славой своей он обязан не этим олеографиям. Он действительно передавал когда-то живой трепет великолепного моря, по которому к пьяцетта Догале его родного города подходили вспарусненные корабли «надменной» и «лукавой» Генуи. Врожденное чувство этой пышности озолотило колорит его ранних произведений.
Чабанский мальчишка Куинджи, привезенный Айвазовским в Шах-Мамай растирать краски и убежавший от него через неделю в Петербург, в Академию, тоже был романтиком южной степи и облаков, и хотя север увел его навсегда из Киммерии, но насыщенность его колорита, напряженность красок говорят о древней южной душе, не забывшей золота, пурпура и лазури византийских мозаик.
Но глубже всего Киммерия отражена и преображена в картинах К. Ф. Богаевского, ставшего воссоздателем исторического пейзажа в России. Никто так не почувствовал древности этой оголтелой и стертой земли, никто так не понял ее сновидений и миражей. Искусство Богаевского — это ключ к пониманию пейзажа Киммерии и к сокровенной душе Крыма, бывшего и оставшегося «страной, измученною страстностью судьбы».
Путь К. Ф. Богаевского — это вечный поиск, сомнение, эксперимент. «Я работаю туго и тяжело, как всегда; никогда я не знал светлого моцартовского творчества, приносящего художнику радостное удовлетворение, у меня всегда работа — это восхождение на эшафот...».
Были в творчестве Богаевского, особенно в начале пути, мотивы отчаяния — трагическая земля под тяжелыми небесами. Позднее его краски светлеют. Он многократно пишет родную Феодосию.
В захваченном оккупантами городе, больной и старый, 17 февраля 1943 г. Константин Федорович Богаевский нашел свою смерть. Фашисты разграбили его мастерскую, многие полотна исчезли.
В сегодняшней галерее Айвазовского можно видеть собрание картин Богаевского, которое дает достаточно полное представление о его творчестве.
Таким образом, заслугой Айвазовского было создание в Феодосии концентрированной художественной атмосферы, необычайной для столь малого городка. Упомянутое маринистом имя Адольфа Ивановича Фесслера принадлежит одному из его учеников, переехавшему с родителями в Крым, в Симферополь, из Богемии, а затем, по совету художника Гросса,— в Феодосию, учиться у Айвазовского.
Здесь Фесслер копирует картины учителя, становится лучшим копиистом в его галерее. В 1859 г. молодой художник написал, наконец, две самостоятельные картины, крымские виды с моря, в которых чувствуется подражание Айвазовскому. Позже Фесслер написал «Феодосию», «Корабль в бурю», «Симеиз», но, постоянно нуждаясь, пытался заработать то фотографиями с картин Айвазовского, а то и в качестве организатора выставок своего учителя. Умер Фесслер в 1885 г. в Феодосии.
Айвазовский одобрил гимназические рисунки еще одного феодосийского мальчика и позволил ему посещать свою мастерскую. Вчерашний гимназист делал то же, что и другие ученики: начал с растирания красок и натягивания холстов для учителя, затем перешел к копированию его прославленных полотен. Между тем будущий художник не чувствовал склонности писать море «по Айвазовскому». Вскоре он покинул мастерскую учителя и поступил в Академию художеств в Петербурге. Это был еще не открытый ни временем, ни самим собою певец земли восточного Крыма, самая яркая звезда в «киммерийском» созвездии имен — Константин Федорович Богаевский. Но и в академии 19-летний художник (он родился в 1872 г.) не сразу нашел свой путь в искусстве. Он терпеть не мог рисовать натурщиков, как того требовала академическая программа, и довольно посредственно работал со слепками статуй. На его счастье, он был замечен профессором Куинджи, бывшим феодосийцем, тоже начинавшим у Айвазовского. Куинджи принял Богаевского в свой класс пейзажной живописи.
Этот учитель не школил своих учеников. Его класс был дружной семьей художников, где учились не столько общим приемам и навыкам, сколько творческому отношению к своей работе — здесь обретали свое истинное лицо и место в живописи.
Богаевский воспрянул духом. Он писал не море, а землю. Море и небо — тоже, но главной была земля, какою он ее ощущал с детских лет, формы и краски ее подсказывало воображение и память о родной ему Феодосии, о горе Опук, о Судаке...
Потом была обязательная поездка за границу, к вечным ценностям Рима и Греции.
Появляются его первые картины «Древняя крепость», «Город у моря», «Киммерия», «Замок у моря»... Творчество К. Ф. Богаевского невозможно определить точнее и образнее, чем это сделал в одной из прекрасных своих работ об искусстве М. Волошин. Вот несколько отрывков из его статьи, названной «Константин Богаевский».
«Земля Богаевского — это «Киммерии печальная область». В ней и теперь можно увидеть пейзаж, описанный Гомером. Когда корабль подходит к обрывистым и пустынным берегам этих унылых и торжественных заливов, то горы предстают повитые туманом и облаками, и в этой мрачной панораме можно угадать преддверье Киммерийской Ночи, какою она представилась Одиссею... Огонь и вода, вулканы и море источили ее рельефы, стерли ее плоскогорья и обнажили мощные и изломанные костяки ее хребтов».
М. Волошин так говорит о раннем периоде творчества Богаевского: «Он пишет в то время землю обнаженную, тяжелую, с мускулами, сведенными судорогой. По ее бурым и охряным скатам, размытым ливнями, чернеют язвы фундаментов... В зеленовато-мертвенном сумраке по лбам тяжелого мыса лепятся над морем крепостные стены...»
И еще: «От циклопических крепостей он обращается к обычным человеческим жилищам... Кварталы Феодосии, глинобитные постройки с плоскими крышами, монументальные каменные ворота и такие же дома с глухими арками, напоминающими о Екатерининской эпохе, низкие каменные заборы дают ему материал для постройки фантастических городов».
В 1922 г. Богаевскому поручают зарисовать все сохранившиеся в Крыму исторические и архитектурные памятники. Позднее, в 1929 г., следуя велению времени, он принимает заказ — отобразить строительство Днепрогэса. Едет на Днепрострой, работает, как всегда, с предельной отдачей и добросовестностью. В результате появился не один и не пять, но целый цикл индустриальных пейзажей — важный этап в его творчестве.
Так же скромно и трудно протекала жизнь другого ученика Айвазовского — Льва Феликсовича Лагорио, хотя и достиг он гораздо большей известности, чем Фесслер.
По происхождению итальянец, Лагорио родился в Феодосии в 1827 г. Его путь поначалу повторял путь Айвазовского, но в более скромном варианте. Как Айвазовский, Лагорио был зачислен в Академию художеств в класс того же профессора Воробьева, но лишь «вольноприходящим учеником». В 1850 г. он окончил Академию с золотой медалью и был командирован 8а границу, учился, то есть работал над своими картинами в Риме, в Париже, в Сорренто, на острове Капри... Так же, как Айвазовский, он писал по заказу батальные сцены из русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Лагорио много работал над пейзажами Балтийского моря и, конечно, Черного: виды Ялты, Симеиза, Феодосии, Судака, Алушты, Севастополя... Как Айвазовский, он был в основном маринист, но его моря, хотя и носили следы влияния творчества Айвазовского, были иными: спокойными, гармонично умиротворенными. Среди многих марин у Лагорио только одна изображает бурю и еще одна — кораблекрушение. Даже для передачи яркой южной природы он использует строгую цветовую гамму; современники, упрекая его за излишнюю сдержанность, находили его палитру «выцветшей». Но это была его собственная палитра, он писал сдержанно, был точен в рисунке, не бил на эффект, добивался гармонии красок, следуя требованиям строгого художественного вкуса. Умер Лагорио в 1905 г.
Все трое были великими трудолюбцами и создали множество прекрасных произведений. Айвазовский написал более 6000 картин. Большое наследие оставил и Богаевский: его картины находятся в нескольких музеях Союза, во многих национальных и частных собраниях Европы и Америки. Волошин создал свою «Коктебельскую сюиту», состоящую из тысяч акварелей.
...Магической строкой и акварелью запечатлевший десять тысяч раз свой край любимый, древний...—
свидетельствует своим стихотворением поэт Александр Гатов, хорошо знавший Волошина.
Все три художника писали преимущественно «по памяти». Многочисленные романтические «бури» Айвазовского, фантастические города Богаевского, волошинская акварельная Киммерия создавались игрою воображения, полетом фантазии, были плодом импровизации не в меньшей мере, чем зоркости реалистического зрения и отличной художнической памяти.
Есть еще одно — и в этом, может быть, главная их похожесть — какая-то пылкая, не знающая меры пристрастность к легендарной земле Киммерии, какою видели они землю реального восточного Крыма, к ее морю (ибо море Айвазовского — это все-таки по преимуществу Черное море, море Киммерии, хотя он писал чуть ли не все моря и океаны), к причудливой романтике киммерийских скал, пологих холмов, безлюдных долин и побережий. Кстати, в их пейзажах почти не изображается человек, только стихия первозданной природы да кое-где каменное жилье или крепость, или корабль — дело рук человеческих, еще слишком слабых перед могуществом мирозданья...
В понятие «киммерийской школы» прочно вошло также живописное наследие поэта Максимилиана Александровича Волошина (1877—1932). Если другие художники-«киммерийцы» прошли солидную школу Академии художеств (у Фесслера — Московское училище живописи и ваяния), М. А. Волошин как художник вообще ничего не закончил. «Он, в сущности, миновал стадию ученичества,— пишет Н. С. Барсамов.— В искусстве Волошин как-то сразу освоился с творчеством зрелых мастеров, и его одаренность и восприимчивость позволили ему перешагнуть через годы обязательного труда, неизбежного для большинства по пути к настоящему искусству».
Блестящий поэт, искусствовед, Волошин в дореволюционные годы подолгу жил в Париже, общался с художниками-импрессионистами, с графиками, бывал во многих студиях разных мастеров, садился и писал «вместе с ними»; работал также и на знаменитом Монмартре, среди художественной богемы Парижа; изучал шедевры Лувра.
После революции он окончательно осел в Коктебеле, в доме, построенном в 1903—1913 гг. его матерью Еленой Оттобальдовной Волошиной. Здесь он создал множество акварелей, сложившихся в его «Коктебельскую сюиту».
И по сегодня дом этот, известный как Дом поэта, хранит память о своем давнишнем хозяине.
Нора моей души, гнездо моих видений,
и мыслей логово — мой коктебельский дом —
так надписал Волошин одну из своих акварелей. Он часто это делал: поэт дополнял художника. Некоторые его надписи на акварелях — сами по себе маленькие поэтические шедевры: «Твой влажный свет и матовые тени дают камням оттенок бирюзы» (о луне); «Тонко вырезаны дали, смыты светом облака»; «Привычных глазу очертапий световоздушная игра»; «Тень облаков, бегущих над заливом»; «В шафранных сумерках лиловые холмы»; «Все замерло — холмы, деревья, тучи — в лиловом олове осенних вялых вод»; «Черной тушью четких теней отчеканенная даль»; «Заливы гулкие земли глухой и древней»...
Эти надписи дают некоторое представление об акварелях художника — поэтических, прекрасно передающих не столько реальный пейзаж, сколько настроение, им навеваемое, бесконечное неутомительное разнообразие линий холмистой «страны Киммерии», их мягкие, приглушенные краски, линию морского горизонта — какой-то колдовской, все организующий прочерк, облака, истаивающие в пепельном лунном небе...
Волошин избрал для себя в качестве живописной техники сначала темперу, но потом безраздельно перешел к акварели. Айвазовский пишет большие полотна, иногда просто огромные (например, картина «Среди волн» — 12 квадратных метров). Богаевский любит удлиненный холст, дающий возможность панорамного изображения (как на сегодняшнем широком киноэкране). Волошин пишет небольшие, изящные акварели в пределах листа из альбома. Большая студия в богатом доме Айвазовского также не шла в сравнение ни с мастерской Богаевского, переоборудованной из хлебного амбара на Карантине, ни с волошинской мастерской в коктебельском Доме поэта, уставленной стеллажами книг, с самодельным столом — чертежная доска на козлах — и емкостями для живописного инструментария, сделанными из посылочных ящиков.
Есть художники, мучительно тяжело расстающиеся со своими произведениями.
Это можно понять, хотя вполне очевидно и то, что произведение живописи, коль скоро оно создано для всеобщего обозрения, так или иначе должно сделаться достоянием публики. Айвазовский, по слову Волошина, продавал «все, что только можно было продать», и в результате такого «обратного отбора» после смерти художника осталось мало картин в его доме, притом не лучших (то богатство, которым обладает сегодняшняя галерея Айвазовского, создано многолетним собирательским трудом работников галереи, в особенности Н. С. Барсамова).
Айвазовский продавал, Волошин — раздаривал... Но обратим внимание и на черты сходства в творчестве художников-«киммерийцев».
Заключая разговор о художниках-«киммерийцах», упомянем творчество внуков Айвазовского. Все трое — М. П. Латри, А. И. Ганзен и К. К. Арцеулов были художниками и приобщались к живописи в феодосийской мастерской своего знаменитого деда. Правда, младший из них — Константин Константинович Арцеулов — прославился больше как летчик. Он первым «укротил» штопор — об этом упоминают в книгах об авиаторах начала нашего века. Арцеулов был военным летчиком в первой мировой войне, его имя — среди зачинателей планеризма. и картины его связаны больше с авиацией. Будучи художником-графиком, он, к примеру, проиллюстрировал книгу «Легенды Крыма» (1916 г.).
Наиболее талантливым оказался Михаил Пелопидович Латри. Айвазовский самолично повез его в Академию художеств, к профессору Куинджи. Таким образом, внук учился в той же академии, что и дед. Но Михаил Латри пошел своим путем. Как непохож оказался маринист Латри на мариниста Айвазовского! Слава последнего вся — в девятнадцатом веке. Требования художников-передвижников мало что изменили в его живописи. Писатель Гаршин даже назвал его как-то «фабрикантом стенных украшений».
Творчество Латри — это уже начало двадцатого века (он окончил академию в 1902 г.), знакомство с новыми школами живописи. Вот — романтическая волна Айвазовского, огромная, красочная, в наброшенном на нее рваном тюле и паутине пены. и море Латри — растрепанное, веселое, в нем пляшут искры солнечного света, блики чисто белые, а на переднем плане видна большая рыбацкая лодка («Рыбачья пристань»). Картина «Свежий ветер» напоминает, как и некоторые другие его работы, живопись Альбера Марке.
Латри любил «просветленную палитру», технику письма небольшими, дробными мазками. Но талантливый художник был натурой мятущейся, часто распылял силы. Так, живя недалеко от Старого Крыма, он обнаружил там керамическую глину высокого качества, построил печь и занялся керамикой, изготовляя вазы, кувшины, пепельницы «с зверями, птицами и цветами». Одновременно работал как живописец — писал широко, опуская детали. Известны его «Серые облака над зеленым полем», «Дом у залива». Много работ Латри собрано в галерее Айвазовского.
Таковы были художники, сведенные на малом клочке феодосийской земли многими обстоятельствами, а главное — любовью к природе восточного Крыма, к его истории, к древней и таинственной земле Киммерии.